Неточные совпадения
И она с отвращением вспомнила про то, что
называла той
любовью.
Вожеватов. А вот что любовью-то
называют.
Базаров был великий охотник до женщин и до женской красоты, но
любовь в смысле идеальном, или, как он выражался, романтическом,
называл белибердой, непростительною дурью, считал рыцарские чувства чем-то вроде уродства или болезни и не однажды выражал свое удивление, почему не посадили в желтый дом [Желтый дом — первая психиатрическая больница в Москве.]
— Нет, зачем говорить о
любви, — промолвил Базаров, — а вот вы упомянули об Одинцовой… Так, кажется, вы ее
назвали? Кто эта барыня?
— Когда Макаров пьян, он говорит отчаянную чепуху. Он даже
любовь называет рудиментарным чувством.
— Вот вы о старом халате! — сказал он. — Я жду, душа замерла у меня от нетерпения слышать, как из сердца у вас порывается чувство, каким именем
назовете вы эти порывы, а вы… Бог с вами, Ольга! Да, я влюблен в вас и говорю, что без этого нет и прямой
любви: ни в отца, ни в мать, ни в няньку не влюбляются, а любят их…
Хотя
любовь и
называют чувством капризным, безотчетным, рождающимся, как болезнь, однако ж и она, как все, имеет свои законы и причины.
Но для
любви нужно что-то такое, иногда пустяки, чего ни определить, ни
назвать нельзя и чего нет в моем несравненном, но неповоротливом Илье.
И эту-то тишину, этот след люди и
назвали — святой, возвышенной
любовью, когда страсть сгорела и потухла…
Полина Карповна вдова. Она все вздыхает, вспоминая «несчастное супружество», хотя все говорят, что муж у ней был добрый, смирный человек и в ее дела никогда не вмешивался. А она
называет его «тираном», говорит, что молодость ее прошла бесплодно, что она не жила
любовью и счастьем, и верит, что «час ее пробьет, что она полюбит и будет любить идеально».
Разберите на досуге, отчего смешно не в шутку
назвать известные отношения мужчины к женщине
любовью, а мужчины к мужчине дружбой.
Здесь она
называла его ласковыми именами, здесь она улыбалась ему во сне и, протягивая руки, шептала слова
любви.
Вот почему до меня и мужчина не знал полного счастья
любви; того, что он чувствовал до меня, не стоило
называть счастьем, это было только минутное опьянение.
Но вот что слишком немногими испытано, что очаровательность, которую всему дает
любовь, вовсе не должна, по — настоящему, быть мимолетным явлением в жизни человека, что этот яркий свет жизни не должен озарять только эпоху искания, стремления,
назовем хотя так: ухаживания, или сватания, нет, что эта эпоха по — настоящему должна быть только зарею, милою, прекрасною, но предшественницею дня, в котором несравненно больше и света и теплоты, чем в его предшественнице, свет и теплота которого долго, очень долго растут, все растут, и особенно теплота очень долго растет, далеко за полдень все еще растет.
Во всяком случае, в боковушке все жили в полном согласии. Госпожи «за
любовь» приказывали, Аннушка — «за
любовь» повиновалась. И если по временам барышни
называли свою рабу строптивою, то это относилось не столько к внутренней сущности речей и поступков последней, сколько к их своеобразной форме.
Но половая
любовь и борьба за преобладание и могущество наполняют то, что
называют «жизнью».
В.И. постоянно у нас бывал, был другом дома, объяснялся мне в
любви, целовал в плечо,
называл себя моим последователем.
[Крестьяне
называют иногда гагарой лысуху] Когда хотят выразить чью-нибудь заботливость и
любовь к другому лицу, то говорят: «Он (или она) дрожит над ней, как крохаль».
Переводчик, следуя автору, говоря о
любви,
назвал ее лукавым богом.
— О дитя мое! — воскликнул вдруг Лаврецкий, и голос его задрожал, — не мудрствуйте лукаво, не
называйте слабостью крик вашего сердца, которое не хочет отдаться без
любви. Не берите на себя такой страшной ответственности перед тем человеком, которого вы не любите и которому хотите принадлежать…
Ты говоришь, добрая Марья Николаевна, что мое сердце любвеобильно.Ты совершенно справедливо это замечаешь — оно так создано, следовательно, не
назовешь меня, читая эти строки, гречневой кашей. Бог помог природное настроение не утратить среди многих толчков, доставшихся и на мою долю. И за это глубокое ему благодарение! Не знаю, до какой степени плодотворна эта
любовь, но знаю, что она и мучение мое и отрада. Ты все это поймешь, не нужно пояснений. Впрочем, люблю потому, что приятно любить…
А я скажу, что ею движет та же великая, неразумная, слепая, эгоистическая
любовь, за которую мы все
называем наших матерей, святыми женщинами.
Разве у того же папы Коля, отчасти по свойственной всем мальчикам проказливости и озорству, отчасти от скуки, не открыл случайно в незапертом ящике папиного письменного стола громадную коллекцию карточек, где было представлено именно то, что приказчики
называют увенчанием
любви, а светские оболтусы — неземною страстью.
Судьба, разлучившая их пять лет тому назад, снова соединила их в бабушкином доме, но положила преграду их взаимной
любви в лице Николая (родного дяди Маши), не хотевшего и слышать о замужестве своей племянницы с Васильем, которого он
называл человеком несообразным и необузданным.
Он скажет: „Что ж делать, мой друг, рано или поздно ты узнал бы это, — ты не мой сын, но я усыновил тебя, и ежели ты будешь достоин моей
любви, то я никогда не оставлю тебя“; и я скажу ему: „Папа, хотя я не имею права
называть тебя этим именем, но я теперь произношу его в последний раз, я всегда любил тебя и буду любить, никогда не забуду, что ты мой благодетель, но не могу больше оставаться в твоем доме.
Полина — одна из тех женщин, у которых на первом плане не страсть и даже не темперамент, а какие-то противные minauderies, [ужимки (франц.)] то самое, что ты в одном из своих писем
называешь «les preludes de l'amour». [прелюдиями
любви (франц.)]
Она забыла осторожность и хотя не
называла имен, но рассказывала все, что ей было известно о тайной работе для освобождения народа из цепей жадности. Рисуя образы, дорогие ее сердцу, она влагала в свои слова всю силу, все обилие
любви, так поздно разбуженной в ее груди тревожными толчками жизни, и сама с горячей радостью любовалась людьми, которые вставали в памяти, освещенные и украшенные ее чувством.
А живучи вместе, живут потом привычкой, которая, скажу тебе на ухо, сильнее всякой
любви: недаром
называют ее второй натурой; иначе бы люди не перестали терзаться всю жизнь в разлуке или по смерти любимого предмета, а ведь утешаются.
— О, не говорите мне, ma tante, — возражал он, — я не хочу позорить святого имени
любви,
называя так наши отношения с этой…
Пять лет провела она в этом скучном сне, как она
называла замужество без
любви, и вдруг явились свобода и
любовь.
Сумасшедшие! беспрерывно ссорятся, дуются друг на друга, ревнуют, потом мирятся на минуту, чтоб сильнее поссориться: это у них
любовь, преданность! а всё вместе, с пеной на устах, иногда со слезами отчаяния на глазах, упрямо
называют счастьем!
— Да; но вы не дали мне обмануться: я бы видел в измене Наденьки несчастную случайность и ожидал бы до тех пор, когда уж не нужно было бы
любви, а вы сейчас подоспели с теорией и показали мне, что это общий порядок, — и я, в двадцать пять лет, потерял доверенность к счастью и к жизни и состарелся душой. Дружбу вы отвергали,
называли и ее привычкой;
называли себя, и то, вероятно, шутя, лучшим моим другом, потому разве, что успели доказать, что дружбы нет.
Но я почему-то не решился сказать ему прямо свои предположения о том, как будет хорошо, когда я, женившись на Сонечке, буду жить в деревне, как у меня будут маленькие дети, которые, ползая по полу, будут
называть меня папой, и как я обрадуюсь, когда он с своей женой,
Любовью Сергеевной, приедет ко мне в дорожном платье… а сказал вместо всего этого, указывая на заходящее солнце: «Дмитрий, посмотри, какая прелесть!»
Пани Вибель не разыгрывала на этот раз комедии, а взяв торопливо подаваемые ей Аггеем Никитичем ассигнации, принялась его целовать, мысленно обещаясь самой себе не мотать больше, каковое намерение она в продолжение месяца строго исполняла, и месяц этот можно
назвать счастливейшим месяцем
любви Аггея Никитича и пани Вибель.
Ее
любовь к сыну была подобна безумию, смешила и пугала меня своей силой, которую я не могу
назвать иначе, как яростной силой. Бывало, после утренней молитвы, она встанет на приступок печи и, положив локти на крайнюю доску полатей, горячо шипит...
Любя не менее дочерей свою сестричку-сиротку, как
называл ее Степан Михайлович, он был очень нежен с ней по-своему; но Прасковья Ивановна, по молодости лет или, лучше сказать, по детскости своей, не могла ценить
любви и нежности своего двоюродного брата, которые не выражались никаким баловством, к чему она уже попривыкла, поживши довольно долго у своей бабушки; итак немудрено, что она скучала в Троицком и что ей хотелось воротиться к прежней своей жизни у старушки Бактеевой.
В стихах же граф Мантейфель
называл уфимскую красавицу и Венерой [Венера-в древнеримской мифологии — богиня
любви и красоты.] и Минервой.
Желание желаний, так
называет Шопенгауэр
любовь, заставляет поэта писать стихи, музыканта создавать гармонические звуковые комбинации, живописца писать картину, певца петь, — все идет от этого желания желаний и все к нему же возвращается.
Хотя Митрофан и считал необходимым, как и всякий хороший русский кучер, обращаться с лошадью сурово, отнюдь не позволяя ни себе, ни ей никаких проявлений нежности, и поэтому
называл ее и «каторжной», и «падалью», и «убивцею», и даже «хамлетом», тем не менее он в глубине души страстно любил Фарватера. Эта
любовь выражалась в том, что донской жеребчик был и вычищен лучше и овса получал больше, чем другие казенные лошади Боброва: Ласточка и Черноморец.
Он нагнулся и поцеловал ей руку, она неловко поцеловала его холодными губами в голову. Он чувствовал, что в этом любовном объяснении нет главного — ее
любви, и есть много лишнего, и ему хотелось закричать, убежать, тотчас же уехать в Москву, но она стояла близко, казалась ему такою прекрасной, и страсть вдруг овладела им, он сообразил, что рассуждать тут уже поздно, обнял ее страстно, прижал к груди и, бормоча какие-то слова,
называя ее ты, поцеловал ее в шею, потом в щеку, в голову…
Кроме этой
любви, у меня ничего нет и не осталось;
назвать ее моим единственным сокровищем было бы недостаточно; я весь в этой
любви, эта
любовь — весь я; в ней мое будущее, мое призвание, моя святыня, моя родина!
Вот как это было: пировал Тимур-бек в прекрасной долине Канигула, покрытой облаками роз и жасмина, в долине, которую поэты Самарканда
назвали «
Любовь цветов» и откуда видны голубые минареты великого города, голубые купола мечетей.
Всего «мечтания» Ольги Федотовны, так она обыкновенно
называла свою
любовь, было два месяца, от начала каникул до открытия академических курсов. В такое короткое время
любовь эта зародилась, дошла до зенита и, совершив все свое грациозное течение, спала звездою на землю, где поросла травой забвения.
Ведь мы, мужчины, только не знаем, и не знаем потому, что не хотим знать, женщины же знают очень хорошо, что самая возвышенная, поэтическая, как мы ее
называем,
любовь зависит не от нравственных достоинств, а от физической близости и притом прически, цвета, покроя платья.
— Тьфу, черт возьми! — перервал Зарецкой, — так этот-то бред называется
любовью? Ну! подлинно есть от чего сойти с ума! Мой друг! Да как же прикажешь ей тебя
называть? Мусью Рославлев, что ль?
То, что в свете
называют страстию, это бурное, мятежное ощущение всегда болтливо; но чистая, самим небом благословляемая
любовь, это чувство величайшего земного наслаждения, не изъясняется словами.
Вы приедете в Америку и привезете свою бурную страсть против моей прохладной, как вы
называете,
любви…
— Это одна моя очень хорошая знакомая, — отвечал Янсутский с некоторой лукавой усмешкой. — Нельзя, знаете, я человек неженатый. Она, впрочем, из очень хорошей здешней фамилии, и больше это можно
назвать, что par amour! [по
любви! (франц.).]. Честь имею кланяться! — И затем, сев в свой экипаж и приложив руку к фуражке, он крикнул: — В Яхт-клуб!
Но больше всего смеялась Дарья Михайловна, когда Пигасов пустился рассуждать о
любви и уверять, что и о нем вздыхали, что одна пылкая немка
называла его даже «аппетитным Африканчиком и хрипунчиком».
Не червь в тебе живет, не дух праздного беспокойства: огонь
любви к истине в тебе горит, и, видно, несмотря на все твои дрязги, он горит в тебе сильнее, чем во многих, которые даже не считают себя эгоистами, а тебя, пожалуй,
называют интриганом.